Весь крещёный мир принарядился к празднику. От Эдинбурга до Мадрида, от Нанта до Праги готовились к пришествию Иисуса. Христа славили в весёлом Тироле и суровой Христиании, в пасмурном Лондоне и солнечной Тулузе и даже в поселениях Нового Света.

Казалось, лишь один человек был мрачен в восторженном мире. Советник парламента безвылазно сидел в своём кабинете, прикованный к книгам, лишь изредка с тоской глядя в окно и вновь возвращаясь к перу. Одна за другой зажигались свечи венка, одна за другой заполнялись пометками страницы. Перо выцарапывало на дне чернильницы слова молитвы.

- Сколько можно?! Сидишь, выводишь закорючки! Дети отца не видят! – кричала возмущённая жена.

- Я уже близок, – ответствовал он. Свечи зажигались – одна за одной, одна за одной.  Двадцать восемь огоньков совершенства.

Советник бился в клетке цифр и знаков. Он уже почти забыл, как это – парить. Лишь кованые прутья – и бездонное небо за ними.

Загорелась последняя свеча – и Христос воцарился всюду. И родилась Идея: буква, цифра, знак сошлись в святую троицу. Полчаса расчётов – и туда, к холодной красоте звёзд...

Маленькая девочка впорхнула в кабинет, словно лёгкий ветерок. Советник взял её на колени, пригладил волосы, зашептал что-то про праздник, ёлку, подарки;  но разве нужны были слова? Обрадованная девочка убежала, и перо словно прыгнуло в руку. Поверх «Арифметики» лёг лист бумаги. Душа советника рвалась в небеса, а земле осталась лишь бренная латынь: